Автор: Ольга Куваева
Бернардо Бертолуччи, совсем недавно скончавшийся, замыкает и как бы венчает когорту великих итальянцев, Феллини-Висконти-Пазолини, подаривших ХХ столетию ощущение чуда кинематографа.
Искал гармонии в коммунизме
Самый молодой из вышеперечисленных, в дни своей юности взиравший на них с благоговением, после их смерти он занял подобающее ему место патриарха и классика, пожинающего плоды и «собирающего камни». Бертолуччи прожил насыщенную жизнь, постоянно пребывая в поисках ускользающей истины, обретающейся, как ему когда-то казалось, то на Востоке, то в странах коммунистического режима, то на диких просторах неосвоенной европейцами цивилизации.
Будучи совсем юным и «леваком» по убеждениям, он настойчиво искал гармонии в коммунизме («ХХ век»), в социалистическом Китае («Последний император»), в Марокко («Под покровом небес»), перемежая эти «туристические» эскапады попытками внутренней эмиграции, вглубь собственного сознания и самосознания своих потерянных героев.
Кроме странствий по миру он как-то предпринял попытку путешествия во времени, сняв «Мечтателей», фильм-воспоминание о днях своей юности, о памятном для любого европейца 68-м; фильм, воссоздающий подробности студенческой революции. Начавшуюся, как известно, с закрытия Парижской синематеки: редкий случай, когда кинематограф – наверно, единственный раз за время своего существования – послужил поводом для реального политического события.
Любопытно, что в «Мечтателях» в одной из главных ролей снялся сын режиссера Филиппа Гарреля, участника студенческих волнений 68-го, чей фильм «Обыкновенные любовники» тоже был отобран в конкурс Венеции и воспроизводил перипетии почти сорокалетней давности. Правда, пока Филипп Гаррель – тогда молодой и горячий - поджигал машины и разбрасывал листовки, Бертолуччи, остававшемуся в Риме, оставалось с жадностью наблюдать со стороны за молодежным бунтом.
Интересно, что картине Гарреля-старшего, режиссера совсем иного уровня, нежели Бертолуччи, отдали предпочтение большинство кинокритиков. Самые радикальные даже заявляли, что, мол, Бертолуччи «предал» идеалы своей юности, сняв на этом жгучем материале чуть ли не порнографический этюд с участием трех юнцов, обнаженные тела которых «старческая» камера Бертолуччи ласкает так и эдак. Как ни грустно это звучит, в этом выпаде против «живого классика» есть доля правды – по сравнению с честной, сделанной под документ картиной Гарреля, в «Мечтателях» действительно есть оттенок подглядывания, старческого любования цветущей юностью. Хотя в целом фильм снят на высочайшем уровне, с привычным мастерством, которое, как известно, «не пропьешь».
Маленький Будда
«Мечтатели», впрочем, не единственная картина мастера, удостоившаяся столь кислых отзывов: в свое время оглушительный провал ждал и «Маленького Будду», произведение невероятной пластической красоты и в то же время – абсолютно коммерческое. Для Бертолуччи, привыкшего к контакту с публикой, к тому, что почти каждый его фильм становился событием культурной жизни (и не только Италии, стремительно превращающейся в кинематографическую провинцию), то был удар ниже пояса. Провал «Будды» стал поворотным пунктом в его биографии, жестоким опытом, научившим мастера больше никогда и ни при каких обстоятельствах не доверять американским продюсерам, чья мечта соединить европейское качество с жанровой условностью уже не раз заканчивалась полным крахом.
Вообще-то кинематограф – жесткое искусство, требующее особого нюха на Время, которое, как мы знаем, имеет свойство двигаться вперед с неумолимой скоростью.
Бертолуччи же, при всех его недостатках, всегда и во всем был верен себе, не соблазняясь, за редкими исключениями, дешевым успехом. Недаром критики замечают, что в его творческой биографии всегда наблюдалась непрерывность: о каком историческом периоде ни повествовала бы его очередная картина, она всегда ассоциативно была связана с предыдущей. Или – с предыдущими; почерк Бертолуччи невозможно было подделать, так же как и спутать его с кем бы то ни было.
Нонконформист
Начиная с «Конформиста», одной из самых выдающихся его работ, и кончая «Последним танго в Париже», этим шедевром высокого лиризма, Бертолуччи словно пишет один и тот же роман-эпопею, меняя лишь декорации. Недаром же говорят, что режиссер, по сути, всю свою жизнь снимает один и тот же фильм…
Интересно, что обе эти картины, и «Конформист», и «Последнее танго» стали камнем преткновения во взаимоотношениях Бертолуччи с нашей страной, на которую он в свое время возлагал большие надежды. Так же, впрочем, как и на социалистический Китай – пока не разочаровался в нем окончательно и бесповоротно. Приехав в СССР с пятичасовой эпопеей «ХХ век», Бертолуччи дал пространную пресс-конференцию, ругая на чем свет стоит Америку, где прокатчики позволили себе вырезать «пропагандистские» сцены – с развевающимися красными знаменами и призывами к мировой революции. Интересно, заметил ли он, что и в нашей стране эти эпизоды не вызывают особого энтузиазма – не то что эротические сцены, которые зал смотрел, затаив дыхание.
Однако восторженный Бертолуччи, ни о чем таком не подозревающий, попросил показать ему прокатную копию «Конформиста» (закупленного СССР по какому-то странному, иначе не скажешь, недоразумению). Известно, что «Конформист» был изуродован до неузнаваемости: мало того, что его зачем-то сделали черно-белым, уничтожив таким образом многослойную цветовую палитру, в каковой Бертолуччи нет равных; переозвучили (!) и перемонтировали (!!!). Увидев свое произведение оскопленным, Бертолуччи призадумался: в частности, о социалистической цензуре, которая на поверку оказалась даже беспощаднее, нежели «империалистическая».
Второй удар, последовавший с нашей стороны, ждал его уже в Италии, на знаменитой пресс-конференции, которая сегодня воспринимается как пародия: многие даже не верят, что такое возможно. Приехавший в Италию на советско-итальянский симпозиум Сергей Герасимов, тогдашний режиссер номер один Страны Советов, заявил безо всяких обиняков, что «Последнее танго в Париже» - чуть ли не порнография, что фильм исполнен «низкопробного пафоса». Больше всего почему-то советскую делегацию возмущал эпизод с куском масла, который Марлон Брандо, как вы помните, использует «не по назначению». Нашим пуристам вторили итальянские правые консерваторы, выражая надежду, что в Москве масло используют «как продукт питания, а не для таких целей, как в грязном фильме Бертолуччи». И то правда – с маслом, как и со всем остальным, у нас тогда было туговато.
Все это было бы смешно, если бы не было так грустно. По крайней мере для Бертолуччи, который тогда испытал настоящий шок. Будучи убежденным коммунистом, он вкладывал в свой фильм антибуржуазный пафос, воплощением которого стал главный герой картины Пол в уникальном исполнении Марлона Брандо. Обозначая границы свободы – так, как понимал ее Пол - Бертолуччи демонстрировал и ее тупики, ее пределы, ее бессмысленность. «Последнее танго» стало для него расставанием с леворадикальными иллюзиями троцкистского толка, с анархизмом; и он, естественно, рассчитывал на другую реакцию идеологов Страны Советов.
Сейчас все эти коллизии и политические дебаты остались далеко в прошлом; а «Последнее танго», этот абсолютный и неувядаемый шедевр, больше ни у кого не ассоциируется с вышесказанным.
Киноманы новой формации сильно бы удивились, услышав предысторию фильма: никакого расставания с «троцкизмом», никакой другой политической составляющей они уже не видят. И правильно делают – все наносное благополучно испарилось, осталась лишь пронзительная нота драмы непонимания, обернувшаяся трагедией. «Последнее танго» можно трактовать даже как «мелодраму», от него не убудет.
Под покровом небес
Недаром Бертолуччи (уже ближе к девяностым, пройдя через все политические искушения) придет к экзистенциальному равновесию картины «Под покровом небес». Равновесию, впрочем, весьма хрупкому – три европейца, отправившиеся в Марокко в поисках идентичности, то есть самих себя, пребывают в тех же «буржуазных тупиках», преодолеть которые так мечтал и сам Бертолуччи, и его друзья юности, троцкисты и леваки по убеждениям.
Ни герои картины, ни сам автор больше не верят ни в «мировой пожар», ни в китайскую модель переустройства мира; не верят, впрочем, ни во что. Человек, как бы говорит Бертолуччи, всегда остается наедине со своими проблемами, которые не решить извне. Видимо, поэтому «Небеса», шедевр сокрушительной силы (видимо, последний в его фильмографии), - безнадежная, страшная картина.
Картина увядания некогда великого европейского духа, ныне нуждающегося во вливаниях молодой экзотической крови. Недаром один из героев картины, писатель (а стало быть, некое средоточие европейской духовности) погибает от лихорадки в марокканской пустыне, символизируя постепенную гибель и нежизнеспособность Европы.
Редкостный по красоте изображения (снятый постоянным оператором Бертолуччи, Витторио Стораро), медитативный и завораживающий, втягивающий в себя, словно зыбучие пески, этот фильм, похоже, завершил некий период в творчестве Бертолуччи, прошедшего через множество искушений и иллюзий, сквозь идеологические тупики и упования…
Последняя иллюзия
…Были, разумеется, еще и другие картины. Скажем, «Луна» или «Последний император», где оперная живописность и изобразительный блеск таили другие тупики. В случае с «Императором» - тупики исторические, где поумневший и разочарованный автор уже смотрит на революцию – китайскую в данном случае – через философскую призму всепонимания и детерминированности человеческих поступков.
«Луне», повести об инцестуальных отношениях матери и сына, критики приписывают фрейдистский мотив «отцеубийства» (разумеется, скрытый, подспудный), внезапно появившийся в творчестве зрелого Бертолуччи.
В общем, Бертолуччи вернулся на круги своя, в заколдованную круговерть чисто европейских проблем. Объехав весь мир, от России до Китая, побывав в Марокко и революционном Париже, он вновь почувствовал себя итальянцем.
«Кино, - сказал он как-то, - в любом случае – зеркало той страны, где ты родился».
Интересно, что эта знаменательная реплика прозвучала как раз в тот момент, когда Бертолуччи получил целых девять «Оскаров» за «Последнего императора».
фото:Shutterstock/FOTODOM
